Сердце — одинокий охотник - Карсон Маккалерс

Он снова сказал: «Да?» Но голова у него тряслась, и слово надтреснуто продребезжало в горле.

— Это произошло почти шесть недель назад, — продолжала Порция. — Помнишь, какие стояли холода? А Вилли и тех двоих парней засадили просто в настоящий ледник.

Порция говорила тихо; слова догоняли друг друга без остановки, а лицо словно закаменело в горестном удивлении. Речь ее была похожа на тихий напев. Но доктор не понимал того, что она говорит. Звуки отчетливо достигали его ушей, но были лишены склада и смысла. Словно голова его была носом лодки, а звуки — волнами, которые бились о нее и текли мимо. Ему казалось, что, если он обернется назад, он там найдет упущенные им слова.

— …и ноги у них пораспухали, и лежали они там, и корчились на полу, и вопили не своим голосом. Но никто не приходил. А они вопили три дня и три ночи, но никто не приходил…

— Я, наверно, оглох, — сказал доктор Копленд. — Ничего не понимаю.

— Нашего Вилли и тех двоих кинули в холодное, как ледник, помещение. С потолка висела веревка. Со всех троих сняли ботинки и босые ноги привязали к этой веревке. Вилли и те двое лежали на холодном полу на спине, а ноги у них были вздернуты вверх. И ноги у них пораспухали, и корчились они на полу, и орали не своим голосом. И было там холодно, как в леднике, и ноги у них пораспухали и отмерзли. И орали они три дня и три ночи. Но никто не приходил…

Доктор Копленд сжал голову руками, но все равно не мог остановить неотвязную дрожь.

— Я не слышу, что ты говоришь!

— И вот наконец за ними пришли. И быстро потащили Вилли и тех двоих в больницу — ведь ноги у них распухли и отмерзли. Гангрена. У нашего Вилли отпилили обе ноги. Бастер Джонсон потерял только одну ногу, а у третьего все обошлось. А наш Вилли на всю жизнь остался калекой. Обе ноги у него теперь отпилены.

Произнеся эти слова, Порция нагнулась и стукнулась головой о стол. Она не стонала, не плакала, только билась головой о добела вымытую столешницу. Миска и ложка задребезжали, и доктор убрал их в раковину. Слова ее никак не укладывались у него в голове, да он и не пытался их усвоить. Он ошпарил кипятком миску и ложку и сполоснул посудное полотенце. Потом что-то поднял с пола и куда-то это положил.

— Калека? — спросил он. — Кто, Вильям?

Порция билась головой о стол; удары были ритмичны, как медленный бой барабана, и сердце его переняло этот ритм. Слова потихоньку ожили, наполнились смыслом, и он наконец понял.

— Когда его отошлют домой?

Порция уронила голову на руку.

— Бастер не знает. После этого их троих распределили по разным местам. Бастера послали в другой лагерь. А нашему Вилли осталось сидеть всего несколько месяцев, он небось скоро будет дома.

Они долго пили кофе, глядя друг на друга. Зубы у него стучали о край чашки. Она налила себе кофе в блюдце, и несколько капель пролилось ей на колени.

— Вильям… — заговорил доктор Копленд. Когда он произносил это имя, он крепко прикусил язык, и челюсть дернулась от боли. Они долго просидели молча. Порция держала его за руку. Блеклый утренний свет серел за окнами. Там все еще шел дождь.

— Уж если идти на работу, то пора, — сказала Порция.

Он проводил ее до прихожей и подошел к вешалке, чтобы надеть пальто и шаль. В открытую дверь ворвался сырой, холодный воздух. На обочине тротуара сидел Длинный, с головы его свисала промокшая газета, которой он спасался от дождя. Вдоль тротуара тянулась ограда. Порция держалась за нее, чтобы не упасть. Доктор Копленд шел за ней в нескольких шагах и тоже хватался то и дело за штакетины. Длинный плелся сзади.

Доктор ждал, что на него нападет черный, неукротимый гнев, словно зверь из ночи. Но гнев не приходил. Внутренности его словно были налиты свинцом, и он шел медленно, то и дело придерживаясь за забор или за холодную мокрую стену. Он неуклонно погружался в бездну, пока уже дальше некуда было падать, — наконец он достиг самого дна отчаяния и мог отдохнуть.

Он даже почувствовал от этого какую-то могучую священную радость. Недаром гонимые смеются и черный раб под ударами бича поет о своей оскорбленной душе. Вот и сейчас в нем звучала песня, хотя это и не было мелодией, а лишь ощущением ее. Но свинцовая тяжесть примирения налила его ноги, и толкала его вперед только истинная, неуклонная цель… Однако зачем идти дальше? Почему не остаться здесь, на самом дне беспредельного унижения, и не отвести хотя бы на время душу?

Но он продолжал свой путь.

— Дядечка, — сказала ему Мик. — Выпейте горячего кофе, может, это вас подкрепит?

Доктор Копленд поглядел на нее, но не подал виду, что слышит. Они с дочерью пересекли весь город и наконец дошли до переулка за домом Келли. Сначала вошла Порция, а за ней и он. Длинный остался сидеть на крыльце. Мик и ее двое братишек были уже на кухне. Порция рассказала ей о Вильяме. Доктор Копленд не вслушивался в слова, но голос ее то повышался, то понижался: в каждой фразе было начало, середина и конец. Кончив рассказ, она повторила его сначала. В кухню пришли другие люди и тоже стали слушать.

Доктор Копленд сидел на стуле в углу. От его пальто и шали, висевших на другом стуле возле печки, шел пар. Шляпу он держал на коленях и длинными темными пальцами нервно перебирал ее потертые поля. Желтые ладони были такими влажными, что ему то и дело приходилось их обтирать носовым платком. Голова у него тряслась, и все мускулы ныли от старания держать ее неподвижно.

В кухню вошел мистер Сингер. Доктор Копленд поднял голову.

— Вы слышали? — спросил он.

Мистер Сингер кивнул. В глазах его не было ни ужаса, ни гнева, ни сострадания. Из всех, кто знал, что произошло, только его глаза не выражали ни одного из этих чувств. Ибо он один до конца понимал то, что произошло.

Мик шепнула Порции:

— Как зовут твоего отца?

— Его церковное имя Бенедикт-Мэди Копленд.

Мик нагнулась к доктору Копленду и закричала ему в ухо, как глухонемому:

— Бенедикт, выпейте горячего кофе, он вас подкрепит.

Доктор Копленд даже привскочил.

— Не ори, — сказала Порция. — Он слышит не хуже твоего.

— А-а, — растерялась Мик. Она вылила из кофейника гущу и снова поставила его кипятить.

Немой все еще стоял в дверях. Доктор Копленд не сводил с него глаз.

— Вы слышали?

— А что теперь сделают с этими тюремщиками? — спросила Мик.

— Детка, почем я знаю? — устало ответила Порция. — Ничего я не знаю.

— Ну, уж я бы с ними что-нибудь сделала. Непременно сделала.

— Ничего не поможет, что тут ни делай. Самое лучшее для нас — это держать язык за зубами.

— С ними надо поступить так, как они поступили с Вилли и с двумя другими. Еще похлеще. Эх, если бы я могла собрать народ, я бы просто убила этих тюремщиков своими руками!

— Нехорошо так говорить, не по-христиански, — сказала Порция. — Мы можем только утешать себя, что их порубят вилами на куски и будут жарить на вечном огне у сатаны.

— Слава богу, что Вилли хоть может играть на своей гармонике.

— Раз ему отрезали обе ноги, что ему еще остается?

В доме было шумно и суматошно. В комнате над кухней кто-то передвигал мебель. В столовой было тесно, там завтракали постояльцы. Миссис Келли, подавая им, бегала из столовой в кухню и обратно. Мистер Келли разгуливал в старых брюках и купальном халате. Младшие дети с жадностью ели на кухне. Хлопали двери, и во всех уголках дома слышались голоса.

Мик подала доктору Копленду чашку кофе, разбавленного водянистым молоком. Молоко покрывало темную жидкость серовато-голубой пленкой. Немного кофе пролилось на блюдце, поэтому он сперва обтер блюдце и края чашки носовым платком. Ему вовсе не хотелось пить кофе.

— Я бы их убила собственными руками, — повторила Мик.

Дом притих. Люди, сидевшие в столовой, разошлись на работу. Мик и Джордж отправились в школу, а младенца закрыли в одной из комнат с окнами на улицу. Миссис Келли повязала волосы полотенцем и, вооружившись половой щеткой, поднялась наверх.

Немой по-прежнему стоял в дверях, а доктор Копленд на него смотрел.

— Вы знаете, что произошло? — спросил он снова. Произнес он эти слова беззвучно — они застревали у него в горле, но глаза его требовательно задавали вопрос. Потом немой вдруг исчез. Доктор Копленд и Порция остались вдвоем. Он посидел еще немного в углу. И наконец собрался уходить.

— Садись-ка назад, на место, отец. Давай сегодня побудем вместе. Сейчас я буду жарить рыбу, гренки и картошку на обед. А ты побудь здесь, я накормлю тебя вкусным, горячим обедом.

— Ты же знаешь, что мне надо обойти больных.

— Давай побудем вместе хоть один этот день. Ну пожалуйста. Не то я просто не знаю, что натворю. И потом, я не хочу, чтобы ты шатался один по улицам.

Доктор заколебался и пощупал воротник своего пальто. Он был еще сырой.